А. А. Гоголь: «Надо говорить правду!»

В проекте «Полчаса с выпускником» уникальный герой – это известный многим поколениям «бончевцев» Александр Александрович Гоголь. Он прошёл путь от студента ЛЭИС до ректора СПбГУТ (1999–2011), воспитал тысячи связистов и сотни административных работников, а главное – превратил «Бонч» из отраслевого института в международный научно-технологический центр.

Доктор технических наук, Почётный профессор СПбГУТ А. А. Гоголь продолжает работать в университете на кафедре телевидения и метрологии. Выпускник ЛЭИС 1968 года, он делится с нами удивительным рассказом о событиях своей жизни в разные годы.

В 2023 году Александр Александрович, которого близкие и коллеги называют «Сан Санычем», отметит 60-летие встречи с «Бончем».

– Александр Александрович, вся ваша жизнь связана с «Бончем» – университетом телекоммуникаций. А как вы выбирали профессию связиста?

– Выбор профессии у меня произошёл очень рано. Я родился в 1946 году в Западной Белоруссии. Когда мне было пять-семь лет, то есть примерно в 1951-м–1953-м году, мой отец, который работал на почте, притащил мне в качестве игрушки семь телефонных аппаратов: три трофейных немецких и четыре наших. Немецкие были пластмассово-фибровые из прессованной пластмассы, потоньше и повыше наших – и все с аккумуляторами, которые не работали. А наши аппараты, которые явно использовались в войсках, выглядели как ящички: углы, обитые металлом, и шлейка, видавшая виды. Все они были с индукторами. И когда отец объяснил нам, как ими пользоваться, мы тут же раскатали кабель (его было сколько угодно!) и подключили аппараты. Покрутишь ручку индуктора – и всё работает! Все наши аппараты работали! Тогда я и решил, что буду иметь дело со связью, как отец.

Если говорить всерьёз, это определило всю мою дальнейшую жизнь. Я стал радиолюбителем, делал усилители. Учился всегда хорошо. В 1961 году окончил русскую школу-восьмилетку, а потом попал в школу рабочей молодежи. Аттестат с отличием не получил – у меня были четвёрки по белорусскому языку и белорусской литературе. На экзамене выскочило из головы известное стихотворение «Жаба ў каляіне» [«Жаба в колее»]. В мечтах было одно – я хотел попасть в Харьковское высшее училище радиоэлектроники. Но туда я не попал по медицинским показаниям, а поехал с приятелем в МГУ.

– Расскажите, пожалуйста, как вы поступали.

– Я оказался в Москве. Удивительное время – я учебник физики помню весь! Перерешал все задачи, которые были, мог продолжать с любого места. В общежитии с нами был мальчишка из Тулы – с «квадратной» головой мальчик совершенно. Мы сидели на кровати друг против друга, и он мне объяснил всю тригонометрию на треугольнике.

Конкурс на факультет радиофизики, куда я поступал, был 28 человек на место. Нужно было сдавать математику письменно, но отметку не ставили – это было потрясающе! Экзамен писали на биологическом факультете. Впечатление от МГУ было ошеломляющим – это высотное здание, везде полированный камень, дубовая мебель, всё в отличном состоянии (у меня, когда я позже попаду в ЛЭИС, будет шок!). Аудитория высотная, 600 человек, и всего два прохода вдоль стен. Экзамен идёт с девяти до часу, и тебе всё время говорят: «Одна ошибка – два, одна ошибка – два!». Рассадили, смотрю на варианты на двойных досках и думаю: «Ёлки-палки, ничего не понимаю, не решу задачу!» И выключился.

А потом пришёл в себя и обнаружил, что уже одиннадцать часов. Посмотрел условия задачи и удивился: три задачи просто детские, четвёртая – посложнее, её тоже решил. А пятая такая: найти в общем виде изменение плотности дождя, если дует ветер, плывёт корабль, летит самолет. И в одном месте все их траектории пересекаются. Надо найти изменение плотности дождя, который попадает на корабль в момент пролёта самолета. Не поверите – я её тоже решил! К этому времени в аудитории из 600 человек осталось 37. В час дня я сдал работу, хотя и заметил у себя одну помарку в знаках.

Мы с приятелем погуляли по Москве день-два и пришли на объявление результатов. Классика! За стеклянными дверями, где вывешены положительные отметки, стоит огромная толпа, а где двойки – никого. Я сразу пошёл искать себя среди двоек – не нашёл. А в это время люди падают в обморок, их уносят – просто фантастика! Из толпы вылезает мой потный приятель и говорит: «Слушай, я себя не нашёл!» А я: «И я себя не нашёл!» А потом увидел, что у моей фамилии стоит жирный красный плюс.

На подготовку к следующему экзамену осталась ночь, но надо было ещё пройти медосмотр – зрение проверить. И меня это очень обидело! Представляете, в этом 33-этажном здании я был в списке 7676-м. Две лестницы – и бесконечная семитысячная очередь! Думаю, они измором, может, нас хотят взять, конкурс уменьшить?.. Я прошёл осмотр и попал на экзамен. Меня допытывали два аспиранта, которые помогали преподавателю. Он решил меня ещё поспрашивать и быстро писал на листочке очень сложные уравнения, а я должен был график нарисовать. А листочков много, и условия задач оказались на разных листах. Мы с ним спорили «правильно-неправильно», и он решил поставить мне три балла. Я ругался в приёмной комиссии и забрал документы, хотя меня просили этого не делать.

– А как вы попали в Ленинград? В ЛЭИС?

– Мой брат учился в Ленинграде на улице Мира, 15 в Зенитно-артиллерийском училище. Он уже отслужил в армии, поступил в училище, и мне хотелось к нему. Я сел на ночной поезд и, пока ехал, нашёл в справочнике два совершенно замечательных вуза: ЛЭИС имени Бонч-Бруевича и Ленинградский электротехнический, ЛЭТИ.

Выхожу в шесть утра: конец июля, хорошая солнечная погода. Перед Московским вокзалом – огромная клумба, скамейки, и гуляет какой-то человек с собачкой. Мы стоим в створе Невского проспекта, Адмиралтейская игла блестит, и он отвечает на мои вопросы – говорит, что я выбрал хорошие вузы. В ЛЭИС – прямо по Невскому, третий мостик налево. В ЛЭТИ – ехать на трамвае, а потом на троллейбусе или пешком (станция метро там ещё не открылась).

Я пошёл и своим «крестьянским умом», что поразительно, нашел ЛЭИС на Мойке. Вдоль реки росли огромные тополя. На фанерной доске объявлений высотой в этаж слева было написано «радиотехнический факультет, РТ», справа – «РТК». И вот я стою на Мойке, читаю и думаю: «Если я поступлю на РТ, буду знать радиотехнику, а если на РТК, буду знать ещё и конструирование». И меня это заинтересовало. Я пошёл к Адмиралтейству – фонтан уже работал, бабушки появились часов в семь-восемь – и уснул. А потом пришёл в приемную комиссию и сдал документы.

Первым экзаменом тоже была математика. Брат приехал ко мне с улицы Мира, зашёл в вуз, а я уже по лестнице спускаюсь. «Ты что, не сдал?» – спрашивает. Говорю: «Чего это не сдал? Я тебя уже жду!»

Узкие коридоры, довольно чахленькая мебель… Хорошая аудитория, 402-я, четвёртый этаж. Я оказался на предпоследней парте, и половыми тряпками, которые из ведра отжали, были закрыты уравнения. Думаю: «Куда я попал?!» Задачи посмотрел – ну детский лепет! Я быстренько написал решение, а потом помог ещё какому-то матросику в очках и девушке, с которой он познакомился. Начал писать – бабах! – сильнейший удар по затылку! Это была преподаватель по математике Извекова (потом мы с ней подружимся): «Бумажки рассылаешь?!» Отвечаю: «Нет, проверяю решение!»

И меня посадили на первую парту проверять работы. Я отдал своё решение, получил пятёрку… Так я оказался в «Бонче»!

– Александр Александрович, что вы чаще всего вспоминаете из студенческой жизни? Это какие-то люди или события, особенные предметы или обстановка в университете?

– Хорошие вопросы. Самое яркое в студенческой жизни – это то, что было и трудно, и легко. Я жил в общежитии на Среднем, 57… Помню потом, как уже в 1978-м, когда стал деканом, ко мне подошла Сабина Феликсовна Скирко, симпатичная женщина, и говорит: «Сан Саныч, у вас какая сессия?» Я говорю: «Первая!» А она: «А у меня сорок девятая!» – потом у нас сложились хорошие служебные отношения и от неё я узнал много полезного.

Но самое, пожалуй, «учебное» воспоминание – это мой первый экзамен по математике, первый семестр, у Матвея Яковлевича Беленького. Я был хорошо подготовлен, все зачёты получил. Но решил всё-таки перед экзаменом полистать учебник. Пошёл в читальный зал и заметил, что примерно четверть материала забыл, будто никогда его не видел. Пришёл на экзамен, и преподаватель быстро выяснил, что знания за первые месяцы у меня «пропали». Он дал мне ещё задачки и поставил четвёрку. И это была единственная четвёрка у меня. А потом я уже не готовился – шёл первым и сдавал.

Яркое впечатление оставили студенческие строительные отряды. 1964-й, Десятилетие целины. У меня медаль есть – перед вами «Лучший каменщик целины 1964 года»! Мне подарили электробритву «Харьков», и она у меня хранится до сих пор, хотя я давно её не использую. Отец говорил, что Харьков меня вспоминает… На целине мы построили двухэтажную кирпичную больницу – это в Казахстане, южнее Новосибирска.

Степь – потрясающее место! 64 человека. Нас очень хорошо встречали, кормили… Я девчонкам всё время помогал котлы мыть: если была утренняя каша, да ещё и пригоревшая, её только песком мыть. Я был в фаворе у девчонок всегда! На целине я был в 1964-м и в 1966-м.

– Мы знаем, что вы начали работать ещё во время учебы. Как это было?

– Родители могли мне присылать 25 рублей – этого было мало. Мне нужно было работать, и я понимал, что самое правильное – работать на кафедре. Я обошёл 32 кафедры, и мне везде отказали. Наконец я собрался зайти на кафедру телевидения, а она, кстати, была огромной, там было 106 инженеров! И вдруг мы сдаём коллоквиум или лабораторную по «Электронным приборам» – это была самая тяжёлая дисциплина (ответов на некоторые вопросы я не знаю до сих пор!). Я сдал коллоквиум, и мне предложили прийти на кафедру…

Когда на Мойке поднимаешься на второй этаж, первые две комнаты налево были наши. И все комнаты до конца коридора с левой стороны были наши! Это всё были научные подразделения. В конце коридора были очень хорошие мастерские, а на четвёртом этаже – вакуумный участок, стеклодувы. Можно было делать всё что угодно! И так у меня судьба сложилась, что я оказался на кафедре, а потом оказалось, что это на всю жизнь.

– Вы окончили ЛЭИС в 1968 году, защитили кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию, прошли путь от инженера до ректора университета. Трудно ли было быть ректором?

– Я стал ректором в 1999 году. Стартовая ситуация была очень хорошая – министром связи стал наш выпускник Леонид Дододжонович Рейман. Но денег не хватало сильно: долг университета составлял порядка миллиона долларов, в то время – тридцать миллионов рублей. Меня вызывали в налоговую полицию, мы проигрывали суды. «Ленэнерго» требовало: «Плати!», а я и так был должен миллион, и у нас на счетах остались только студенческие деньги. Я говорю: «А вы вообще совесть имеете гражданскую? Изменилось законодательство, но не я его изменил. Не я виноват, и студенты мои не виноваты, и преподаватели». Вот такая у меня была «весёлая» жизнь вначале.

Но всё-таки были и Л. Д. Рейман, и Б. В. Грызлов, тоже наш выпускник, в то время – председатель Государственной Думы. И В. В. Путин становился президентом. Но начало моей деятельности было тяжёлым: долги, не понятно, где взять деньги, как учить студентов. В советское время в стране было всего шесть вузов телекоммуникаций, а потом в России осталось четыре (остальные два – в Одессе и в Ташкенте).

Но готовить инженеров без электричества мы не могли. В то время у меня начали возникать очень хорошие контакты с руководством ведомств. Взяток я никогда никому не давал и у меня их никто не просил…

– И как вам удалось справиться с долгами университета?

– Я поехал к Л. Д. Рейману и решил – попрошу у него миллион долларов. На Мойке мокрые подвалы – где-то дыра, и воду не откачать, ремонт надо делать… Попрошу два! Починю общежитие на Лесном – оно было в плохом состоянии… Попрошу три! Осушу подвалы, окна поменяю… Попрошу четыре! Прилетел в министерство, министр выходит, обнимает меня за плечи, приглашает, усаживается в кресло, просит принести мне кофе. В общем, такая располагающая ситуация. А я про себя думаю: чтобы дал четыре, попрошу пять! И я произношу цифру «пять», а он запихивает себе в рот cигарету не тем концом, роняет её и зло так наклоняется ко мне: «А мне-то кто даст?»

Я уехал ни с чем, расстроился, пришел в «Бонч» на проспекте Большевиков, забрался наверх, походил. Думаю: «А зачем я стал ректором»? В общежитиях – ничего, а уже интернет есть и ребята хотят, чтобы всё это работало…

Недели три я был в ужасном состоянии. Хлопнуть дверью и уйти? И тут меня зло взяло: почему я крайний, ведь я ни в чём не виноват, я ничего не украл! И я решил поехать с директором ИТАР-ТАСС, нашим выпускником Борисом Петровым (очень мудрый человек, всегда помогал «Бончу» в трудную минуту) и журналистами к министру. Мы приехали, а министр звонит кому-то и говорит: «Сан Санычу нужно помочь». И я понимаю, что он звонит Яшину Валерию Николаевичу, главному связисту России, тоже выпускнику «Бонча», руководителю «Связьинвеста». – «Сколько?» – «Сколько скажет!» И я отпускаю журналистов, приезжаю к Яшину и говорю, что мне надо-то ерунду – отдать приблизительно десять миллионов рублей, а двадцать подождут. Связисты помогли, и постепенно долги исчезли.

– Что было дальше? Кто из руководителей ведомств вам больше всего помог?

– Мы стали ремонтироваться, запустили новый корпус на Дыбенко. Но, главное, нужна была образовательная идея! Мощность «Бонча» я прекрасно понимал – 1200 человек в год. Появились студенты-контрактники, и всего было 15 000 студентов. Это был примерно 2003–2004 год.

И тут в поле моего внимания попадают два события – это описание ситуации в Гарлеме и реакция на неё Билла Гейтса. Приятели Билла Гейтса провели на его деньги социальный опрос гарлемских подростков и выяснили, что все они любят компьютеры. Гейтс обратился к мэру Нью-Йорка Рудольфу Джулиани. Район отремонтировали, были построены школы, где компьютерных классов сделали столько, сколько детей в регионе. Каждый ребёнок сел к своему компьютеру и мог работать на нем 24/7. У меня и книжка Гейтса есть на русском языке – «Бизнес со скоростью мысли». Полистайте, очень полезно!

У меня эта идея реализовалась в известную формулу: КАЖДОМУ СТУДЕНТУ – СВОЙ КОМПЬЮТЕР. Я приехал к Л. Д. Рейману и попросил его содействия на приобретение 6000 ноутбуков. Страшно переживал, и нам купил и подарил макбуки «Ростелеком» (спасибо ему за это!).

Из тех, кто нам помог, я бы хотел упомянуть, безусловно, Леонида Дододжоновича Реймана. Его способности и отношение к «Бончу» совершенно уникальные! Однажды он летел ночным рейсом из Китая, и я ожидал, что он прилетит, выспится, а потом приедет к нам в корпус. И вот я еду на рынок, а в десять утра звонит Леонид Дододжонович: «Сан Саныч, через час можете быть?» Я говорю: «Конечно». Взял такси и поехал в «Бонч» – и мы с ним весь день до позднего вечера обходили вверх и вниз весь этот корпус на проспекте Большевиков перед капремонтом. Он вникал во всё: свет, цвет, материалы, что закрывать, что не закрывать, безопасность. Просто потрясающе!

Когда встал вопрос о втором корпусе и был готов проект, нам очень сильно помогли Валентина Ивановна Матвиенко и Борис Вячеславович Грызлов. Деньги были государственные. Помню, стою на даче, у нас крыльцо высокое, а жена говорит: «А ты поднимешься поговорить с председателем Государственной Думы?» Я говорю: «Ну конечно, не каждый раз тебе звонит Председатель Государственной Думы». И Борис Вячеславович мне сообщает, что на второй корпус выделили 597 миллионов – столько, сколько мы просили по проекту. А потом деньги кончились: здание стоит недостроенное, инфляция. И в отпуске я увидел, как по «России-24» В. В. Путин говорит, что деньги будут выделять только тем, у кого незаконченное строительство.

Мы подготовили письмо, провели все нужные экспертизы, но в Смольном нам всё это отказались подписывать. И тут помогла Валентина Ивановна: подписала наше письмо, деньги выделили. Это её заслуга. И конечно, очень сильно помогал нам Владимир Александрович Акулич [ранее – вице-президент ОАО «Ростелеком»].

Хочу высказать самые добрые слова профессору Бачевскому Сергею Викторовичу, ректору «Бонча» с 2011 по 2021 годы, за огромную работу по сохранению сквозных переходов между корпусами на проспекте Большевиков. Без решения этой тяжелейшей проблемы была бы невозможна современная блестящая организация жизнедеятельности нашего университета.

– Что бы вы хотели сказать нынешним студентам и выпускникам – «бончевцам» разных поколений?

– Чем я удивлен и расстроен, так это тем, что людей хороших на Земле становится меньше. Очень много разводов, 43% – мировая статистика! Я задумался – почему? Наши специальности позволяют перевести любой разговор в цифры, в объёмы, а отношения между людьми строятся по этим схемам. Когда мы говорим друг другу что-то, то, даже если мы настроены позитивно, половину информации человек не воспринимает – выбрасывает её на уровне восприятия. Вторая половина информации попадает в сознание через подсознание, где идёт отбраковка критериев. Ещё половина отбрасывается. И когда одна сторона считает, что высказалась полностью и понята, то вторая сторона усвоила только четверть от общего объёма информации.

Я придумал формулу, которую хочу привести. Самый лучший вид вранья – правда! Невозможно узнать, что же там исчезло, эти три четверти информации. Значит, надо говорить правду! А если вы не договорились, то и любви у вас нет. Чувствуете? Правду нужно говорить. На этом мы закончим.

Материал подготовлен УМиР